Бессонница.

В два часа ночи над головой Фрязина кто-то побежал в обуви японских гейш. Быстро и вприпрыжку. Как Буратино с азбукой. Желание подняться и забить ему в задницу килограмм гвоздей едва не подняло Фрязина с кровати. Но он неожиданно вспомнил, что доктор философских наук.

Он решил действовать по второму импульсу и стал считать до десяти. На цифре четыре наверху раздался крик, от которого у него из ушей вылетели бируши. Такой может издать Буратино, если Мальвина случайно отрубит ему сучок. Или папа Карло начнёт щепить его на лучины. Стало тихо. Фрязин собрался уже вырубиться, но его глаза снова распахнулись до отказа. Мальвина начала распиливать труп Буратино двуручной пилой. Причем пилила вместе с кроватью, Судя по ритмичному треску разной тональности, пилила вместе с кроватью. Распилка сопровождалась сопутствующими шумами. Похожие можно услышать, если включить звук в картине Сурикова «Покорение Сибири Ермаком Тимофеевичем». Отчётливо было слышно "ещё" и "бей сильнее". Фрязину послышалось, что он услышал выстрел. Глухой, с эхом. Все закончилось. Если только повторившийся после выстрела крик, от которого Фрязин ощутил озноб, означал конец. Буратино вприпрыжку и с песенкой загремел в ванную. Стружку с себя смывать, видимо. По перестуку деревянных башмачков на кафеле не составлял труда догадаться, каким образом и какие именно распилы моет этот богом проклятый деревянный мальчик. Фрязин понял: ночь будет тяжелой. Завтра две лекции и семинар. Тема последнего - конкурирующие представления о философии Шиллинга. Он вспомнил, как вчера чехвостил на лекции студентов, утверждая, что философия Шиллинга увлекательнее романтического свидания. Завтра он с разламываемой рот зевотой начнёт семинар. Предлагая уже догадаться, каким в его представлении выглядит романтическое свидание. Буратино застучал башмаками на кухню. Дверь холодильника чмокнула. Что-то там звякнуло. Долбаный пиноккио стал с урчанием и чавканьем впихивать в себя всё, до чего дотягивались его суковатые ручонки. Жрал долго и добросовестно, кряхтя и постанывая. Вынимая из холодильника новые и новые ломти чего-то большого и сочного, судя по звукам падения оных на пол. У Фрязина слипались глаза. Периодически он впадал в сон, похожий на женский обморок. Но его приводил в себя хруст хрящей какой-то домашней скотины в зубах подмытого Буратино. Закочив питаться, деревянный выродок вприпрыжку загрохотал в ту комнату, где только что угас неравный бой. "Господи, что это за тапки, - в полубессознательном состоянии мыслил Фрязин. - Какая сука их сколотила...". Раздался скрип распиленной вместе с матрасом кроватной рамы и все затихло. Фрязин почувствовал, как трясина блаженства засасывает его в бездну сна. Наверху раздался оглушительный крик и Фрязин чуть не слетел с кровати. Его налитый кровью взгляд уткнулся в потолок. Наверху послышался собачий лай, переходящий в визг. Собака или увидела крысу, или на неё поставили сумку. Внезапно Фрязин стал различать в лае слова. Странно, но слова были все те же - "ещё" и "бей сильнее". Фрязин заподозрил галлюцинации. Доцент дотянулся до мелатонина и запил водой. С кровати сошла Мальвина. Надела лыжи, встремила руки в темляки палок и двинула в туалет. Звуки, которые при этом издавались, вызывали у Фрязина страх и неопределенность. Отправь Штирлиц пастора Шлагга в Швейцарию летом, услышал бы точно такие. Перед собой голубоголовая кукла катила чугунный шар размером с пушечное ядро. Вскоре неподалёку от Фрязина вскипел бачок унитаза и вниз понёсся поток воды. - Только ты теперь, радость моя, стирать не начни, - пробормотал Фрязин в беспамятстве. Правый глаз у него был открыт. И в этот момент Мальвина поднимает палки, снова встает на лыжи и повторяет уже проложенный маршрут на кухню. Там девочка с голубыми волосами дожирает то, что не влезло в длинноносую тварь. Около трех часов наступает полная тишина. В пять Фрязин, пытаясь нащупать пульс на запястье, с закрытыми глазами спускает ноги с кровати. Этажом выше стучала как при эпилепсии распиленная вдоль и поперёк кровать. Такое впечатление, что кто-то пытался проделать отбойным молотком вентиляционные отверстия в спинке кровати. Аллюзии Фрязина становились все более убогими. Создавать насыщенные ассоциации мешали казаки Ермака, заглушавшие воплями собачий лай. Через четверть часа раздался дикий крик и все стихло. С закрытыми глазами Фрязин сходил в туалет. Не открывая глаз выпил воды, покурил на балконе и лёг. В голове звучало что-то из Шуберта. Экспромт ля-бемоль мажор, кажется. Странно, но кто-то под него пел песню. Какая-то женщина с густым сопрано. "Ресторанчик-поплавок" Укупника, кажется. В семь утра Фрязин собрал портфель и сказал у порога: - Знаю, что занята, дорогая. Но сделай мне самый крепкий кофе, какой только сможешь. Постоял, подождал ответ. Догадался, что живёт один. Положил портфель и пошёл готовить сам. У лифта добился результата, при котором его глаза стали моргать одновременно. В его термосе плескался кофе. Его консистенция напоминала борщ. Мальвину он узнал сразу. Она оказалась девочкой. Случайно узнал. Стоит у лифта, цветочным парфюмом пахнет. Маленькая, худенькая как тростиночка. Реснички как у оленя. Глазки зеленые. Прелесть такая. И тут сумочку уронила и наклонилась, чтобы поднять, кряхтя и постанывая. - Григорий Сергеевич?.. - пролепетала. - Ты что здесь делаешь, Семенова? - Так я это. Живу здесь. Квартиру сняла на последнем этаже. Вон там. А вы тоже здесь живёте? - Тоже... Помолчали. Лифт ездил туда-сюда и всё мимо. - А я сегодня всю ночь Шиллинга учила, - предчувствуя семинар, сообщила она. - Чему? - вырвалось у него. - Всего выучила. - Я знаю... - От зубов отлетает, Григорий Сергеевич! - А вот подробности мне ни к чему. Кстати подъехал лифт. Курс был выпускной, оставалось потерпеть четыре месяца.(с) В. Денисов