Пишут, во дворе дети избили дворника лопатой. Его же лопатой. Это что же за дворники нынче пошли...
В моем детстве дворник был похож на Герасима из рассказа Тургенева, только умел говорить. Говорил он аллюзиями из словаря Плуцера-Сарно и короткие афоризмы презирал. В его речи не просто кто-то куда-то шел. Его напутствия не содержали конкретной цели путешествия и ясно проложенного маршрута. Выбранное им для путешествия лицо двигалось в неизвестность, преодолевая многочисленные эротические препятствия. Любое из этих препятствий гарантировало любовное приключение с летальным исходом. Это была тернистая дорога в один конец. Уан вей тикет. Мёртвые топи в окрестностях Саурона – прогулка на яхте по сравнению с навигатором, диктором в котором был Герасим.
Как-то раз он увидел, что кто-то плюнул у подъезда. Его могучие руки вырвали из земли автомобильную покрышку. Из покрышки посыпались земля и хризантемы, и через мгновение она была насажена на жильца по самые локти. После этого случая ответственные квартиросъемщики доносили до квартиры не только слюни, но и пар изо рта.
Наш ЖЭУ имел вымпел победителя соцсоревнования. Вымпел был переходящим, но он никуда не переходил. У нашего дома росли самые яркие цветы в районе. Поребрики стояли белоснежными до зимы. Просыпаясь, все видели вычищенные дорожки. Сугробы на газонах своими идеальными геометрическими формами доводили прохожих до идиосинкразии. Собаки не мочились под деревьями. Одна попробовала и больше не пробовал никто. Метла опустилась на её спину со свистом мины. Грохот от взрыва ходил эхом по микрорайону неделю. Превращение той собаки в двугорбого верблюда заняло секунду, обратный процесс занял неделю. Местные болонки на прогулках советовали приезжим шпицам на спины им не запрыгивать. Мол, Герасим этого не любит.
Поздним вечером мимо нашего дома шел дяденька с портфелем. На его голове была кроличья шапка с опущенными ушами. Он был в очках и курил папиросу. В тени подъезда подозрительно темнела фигура Герасима. И вот, наконец, искры от брошенного окурка рассыпались по асфальту. Через мгновение гражданин понял, что на него опустилась мгла. Словно влетел в трубу. Все звуки теперь доносились глухо и протяжно.
- Ни одна жива скотина не моги гадить под себя… - донеслось до него из ада.
- В чем дело, товарищ? – поинтересовался гражданин.
- Потому как гадит под себя только… - и дальше речь Герасима запестрела метафорами, искусно выстроенными в фалехов гендекасиллаб.
- Товарищ, вы отдаете себе отчет!..
Стальная лопата завода металлических изделий имени Карла Либкнехта вспорола морозный воздух параболой и опустилась на эмалированное ведро, находящееся на голове гражданина. Из окон второго подъезда вылетели стекла. Парализованный дядя Миша из тридцать шестой встал с кровати и налил себе кефиру.
Это уже потом я увидел, как Гаврило Олексич отоварил тевтонского рыцаря на льду Чудского озера. Обстоятельства и инструментарий были схожи, поэтому мне уже не было страшно. Даже под музыку Прокофьева – не было страшно. А тогда меня охватил животный ужас. Даже с расстояния этот грохот пронзил меня с головы до пят. Резонанс от удара шевелил мои пальцы до утра.
Не выпуская портфеля, гражданин опустился на землю. Ему было хорошо. Герасим взвалил его на плечо и куда-то понес. Первая мысль, которая меня посетила – есть. Но нет.
Я гражданина потом видел. Нормальный мужик оказался. На конечной остановке песни на немецком поет. Подходишь к нему, спрашиваешь: «Скажите, а шестнадцатый давно отходил?». Он мгновение смотрит на тебя, и тут же: «О, Розамунда, шенк мир дан херц унд дан я!». Люди говорят, в НИИ ядерной физики работал, большие надежды подавал. А вот нашел себя. Талантливый человек талантлив во всем.
Вот это дворники были. А это - так, уборщики..
(с) Денисов В.
Земляк 1 месяц назад #
Куба, жара, пальмы. Хемингуэй в рубашке с короткими рукавами, сигара, в руке стакан с ромом, рядом — улыбается во весь рот развратная молодая шоколадная мулатка. Хемингуэй не в духе. Глаза затуманены. Он смотрит на море и думает: «Зачем, зачем мне это?! Зачем мне эта Куба, эти дурацкие мулатки, эта жара и это море? Зачем я здесь?! Ведь я же должен быть сейчас в Париже. В милом моему сердцу весеннем Париже, где сейчас прохлада и уют, где я с моим дорогим другом Андре Моруа мог бы пить шампанское в кафе на Елисейский полях, одной рукой обнимать стройную и прекрасную куртизанку и говорить с ним о высоких материях!...»
Париж, весна, Елисейские поля. Андрэ Моруа в модном дорогом костюме. В руке фужер с шампанским. Тонкая и дорогая сигарета в зубах. Рядом — прелестная куртизанка, хохочет на каждое слово. Глаза Андрэ печальны.
Он думает: «Зачем, зачем мне это?! Зачем мне нужен этот дурацкий Париж с его глупыми самодовольными парижанами, занятыми только собой, уродливой Эйфелевой башней, эти куртизанки, шампанское и Елисейские поля?
Ведь я же должен быть в Москве, древней, величественной Москве, где зима и снег, сидеть с моим другом Андреем Платоновым на кухне, пить водку и до хрипоты спорить с ним всю ночь обо всем на свете!...»
Москва, зима, снег. Дети играют в футбол. Звон стекла. Бежит мальчик.За мальчиком в валенках, фартуке и треухе бежит Андрей Платонов и думает: «Сука, блядь… догоню убью нахуй...»