Диалог

К столику подошел блондин в рубашке с короткими рукавами. Тоже с кружкой. Лет сорок, судя по приметам внутреннего мира, оценивающего пивбар из глубины серых глаз. В таких интимных случаях заводят располагающий к себе разговор. Человек, пьющий с тобой пиво за одним столиком, брат тебе более чем единоутробный. Эти полчаса — взаимная исповедь, где грешник и пастор регулярно меняются местами. И блондин приступил.

- Могу поспорить, что из армии не дождалась, - сказал он, глядя на тату.

Мужчина продолжал молча и невозмутимо пить «Жигулевское».

- Вот так колем на себе всякую похабщину, колем...

Глядя в стол, опрятный мужчина не реагировал и на это. Не нужно принимать близко к сердцу такие вещи, думал он. Возможно, у человека плохое настроение. Возможно, жена из дома выставила. Допустим и какая-то творческая неудача. К ментальным проявлениям людям нужно относиться со смирением, считал мужчина. Кому-то всегда хуже, чем тебе, как бы плохо тебе не было.

- У меня вот тоже подружка, - признался потерпевший, отхлебывая с наслаждением. - Только Таня. Я же не колю: «ТАНЯ»? Нет. У меня хватает ума.

Ощутив прилив сил, неутомимый блондин стал внушать опрятному мужчине идею о том, что любовь любовью, но решиться на подобное увековечивание, презрев неопределенность будущности, способны только идиоты. Сегодня у тебя Ирка, завтра Манька, а послезавтра Дунька. И если каждый раз на себе новое имя конопатить, скоро будешь похож на журнал «Работница».

Не опровергая и этот довод, мужчина смотрел в кружку и искал на янтарном дне оправдание этому несчастному, но наверняка ранимому и хорошему человеку. Ведь, может статься, он сам страдает от своей несдержанности. Его самого утомляют вспышки необдуманных фраз. И дома, в спокойной обстановке, он переживает за сказанное, переосмысливая и стыдясь.

У блондина еще была возможность остановить нежелательный для пивбара процесс. Выдержать паузу. Рассмеяться. Сказать: не обращай, мол, внимания, брат. Я сегодня не расположен к здравом смыслу. Но он пренебрег ею. Его речь звучала убедительно. Он был очарован яркостью примеров, которыми подтверждал свои доводы. Ему нравились колкости, которые он применял. Приводимые афоризмы его восхищали.

- Отображать надо свою философию, - сказал он и поднял рубашку как полог алькова.

Переливающийся всеми цветами радуги ершистый дракон взбирался на вершину его грудной клетки. Хвост дракона тонул в брюках потерпевшего, и о его длине можно было только догадываться. Не исключено, что его конец утопал в одном из носков.

- Вот это, - он показал пальцем в лоб дракону, - символ мужества и вечности. А у тебя то, что петухам на зоне колют. Без обид.

— Да какие обиды... — вздохнул опрятный мужчина.

Вечер унес жару и принес запах гладиолусов с клумбы. Раскинув руки словно для полета, хозяин дракона тосковал под столиком. Его прическа предлагала подсказку, каким образом пивная кружка превратилась в россыпь сияющих под столом бриллиантов. Опрятный мужчина стоял за столиком, уложив руки на стол, и смотрел вдаль. Туда, где в тысячах километров от пивбара расстилалась тайга. Где стланик лежал ковром. Где ревели бензопилы и изо всех углов раздавалось под угрожающий треск стволов: «Бойся!.. Отходи, отходи, импоссобал ту ю, отходи!..»...

- Это увлекательный был аттракцион, - задумчиво произнес он, не отрывая взгляд от горизонта. — Так еще никто не шутил, как я и он...

Он извинился перед присутствующими за несдержанность. Сказал, что выглядел неприемлемо для ситуации. Это несвойственно его натуре. И попросил разрешения у бармена снять рубашку и смыть с неё пятна пива. А то ему сейчас ехать в государственное учреждение, а выглядеть там неопрятно он не находит для себя возможным.

— Ещё раз прошу меня извинить, — сказал он, направляясь за барменом в подсобку с голым торсом.

— Я бы за свою женщину тоже заступился, — поддержал его в подсобке бармен.

— Какую женщину?

Бармен показал на руку опрятного мужчины.

— Это не о женщине.

— А о чем?

— Иду резать актив. Но я предлагаю не углубляться в эту тему, — мужчина надел на себя влажную, но чистую рубашку. — В мире так много прекрасного. Нужно только уметь рассмотреть.

— Что вы скажете о второй симфонии Рахманинова?

— В этом произведении наиболее ярко проявилась его чувственная правдивость. Я бы даже сказал, оно отличается от всех своей эмоциональной полнотой.

Они вышли из подсобки и направились в зал.

— Полагаю, его можно поставить в ряд с такими виртуозами как Лист и Рубинштейн, — заметил бармен.

— С вами невозможно не согласиться. Хотя я упомянул бы ещё Поллини, если позволите.

(с) Денисов В.